Эпоха наша счастливо преодолела тот спиритуализм, который был ближе к духу платонического дуализма, чем к духу Евангелия. В наше время достигнуто лучшее понимание догмата воскресения мертвых — в нем уже не пытаются видеть лишь простое раскрытие идеи природного бессмертия, не привносящее в нее существенно нового содержания.
Подобное страдание отнюдь не представляет собой чего-то исключительного. В нормальной ситуации, не принимая особо обостренных форм, оно встречается гораздо чаще, чем то, что приходится выносить от людей нецерковных. (Здесь, как и везде, я говорю от имени взыскующих истинно церковной жизни). В силу своей неизбежной парадоксальности оно может не всегда быть желанным, ибо чревато душевным ущербом. Но в то же время оно всегда и источник радости: смиряя «под крепкую руку Божию», страдание готовит нас ко времени Его второго пришествия. Оно может воздвигать перед нами нелегкие задачи, решение которых приходится искать ощупью. И, тем не менее, перенесенное страдание действием Святого Духа непременно оборачивается на пользу единству, теперь более полному и более желанному. Без всякого сомнения, страдание в конечном счете является тем исключительным средством, которое позволяет нам чуть ближе — и гораздо ближе, чем всевозможные наши умопостроения и пустословие,— приблизиться к осознанию Тайны Церкви.
Не проводя безусловного различия между видимым и невидимым, как то сплошь и рядом делают приверженцы схизмы и духовной анархии, не принимая несостоятельной концепции «евангельской универсальности», превозносимой либеральным экуменизмом, преодолев противопоставление харизм и иерархии, или «духа» и «авторитета», можно, тем не менее, снова оказаться все на той же зыбкой почве: стоит лишь провести границу между «видимой Церковью» и «мистическим Телом» Христовым. Многие пришли к такому разделению не по собственной вине, но только благодаря некоторой растерянности богословской мысли в трактовке этого вопроса.
Казалось бы, Церковь достаточно полно определила себя, или по крайней мере описала, не прибегая к идее мистического тела. В целом ряде канонических постановлений она подтвердила, со всевозможными уточнениями, и свою божественную институцию и важнейшие черты своей внешней структуры, — хотя работа в этом направлении и не была полностью завершена на ее соборах. Трактаты «о Церкви», бывшие в обиходе в недавнем прошлом, в большистве своем решали задачи укрепления доверия к католической иерархии, утверждения ее прерогатив и защиты ее прав от притязаний светского общества. И даже те из них, что были посвящены вопросам вероучения, демонстрировали подход скорее апологетический, чем мистический. Сочинители этих трактатов более стремились защитить и укрепить стены Иерусалима, нежели ввести верных в сердце Града. Большинство из них в основном не выходило за пределы схем, в XVI столетии изложенных в знаменитых «Контроверзах» Беллармина, а также школьной традиции, развившейся в XVIII веке из первых пособий по богословию. Точно так же, что естественно, поступали составители катехизисов и руководств для пастырей.
