Церковь есть тайна, но также и таинство. Будучи «совокупным местом таинств христианских», она в то же время сама есть великое таинство, которым держатся и которым животворятся все прочие таинства. Она — таинство Иисуса Христа на земле, подобно тому, как для нас Сам Христос, в своем человечестве, есть таинство Бога.
По неловкости своей мы можем превратить в такую преграду саму Церковь. Именно в Церкви происходит встреча человека со Христом. Мы знаем это из собственного опыта, и о том же говорит нам наша вера. Поэтому, как и должно тому быть, мы проповедуем Церковь. Мы разъясняем ее незаменимую роль, утверждаем ее авторитет. Чем с большим непониманием Церкви нам приходится сталкиваться, тем выше мы начинаем превозносить ее. В этом с нашей стороны нет ничего корыстного. В принципе мы поступаем совершенно правильно. Однако подобного рода настойчивая проповедь вполне может не оправдать наших надежд. Принимая порой тон апологии, а то и препирательства или тяжбы, мы рискуем проявить тайную до того слабость. Говоря о Церкви в этом только тоне, мы не раскрываем истинной ее таинственной природы, заслоняем ее, сами того не желая, от взоров тех из внимающих нам, кто еще не воспринял тайны Церкви всей своей жизнью. Им она в таком случае предстает в виде чего-то абсолютно непроницаемого, утратившего свою мистическую прозрачность. Отсюда и столь распространенное ощущение, что члены Церкви проповедуют сами себе. Отсюда, в итоге, нерешительное выжидание и даже недоверчивость, на которые наталкиваются наши призывы к доверию, к подчинению и сыновней самоотверженности. «Если Церковь не служит ничему, кроме себя самой, — писал Карл Барт,— она несет на себе печать смерти». С этими словами охотно согласится любой католик. Но не сами ли мы подчас способствуем именно такому представлению о ней? Более того — нам следует считаться со злом века сего и следить за основополагающими его течениями, дабы не проглядеть их и невольно не примириться с ними.
