Как же соблазняемся мы о Матери нашей, вместо того чтобы любить ее! Среди наших соблазнов есть весьма жестокие, но явные; есть и скрытые, но более коварные. Они существовали всегда, и нашему времени свойствены свои особенные соблазны.
Во все времена Церковь вызывала презрение у элиты. Философы и духовные авторитеты, выдающиеся умы, дорожащие глубиной и сложностью своей внутренней жизни, отказывались войти в ее лоно. Некоторые из них бывали открыто враждебны ей. Подобно Цельсу, они брезговали этим «сборищем простолюдинов, лишенных разума и культуры», и обращали свои взоры к олимпийской ясности, подобно Гете, или, как Ницше, к дионисийскому неистовству. И вы хотите,— говорят они всем своим видом,— быть телом Христовым, телом Бога!
Тело Бога не может быть сделано из такого грубого теста! И может ли вообще Божество иметь тело?
Иные мудрецы считают, что отдают должное Церкви, и возмущаются, когда их называют ее противниками. При необходимости они встали бы на ее защиту. Они ценят ее полезную деятельность. «Да что там! — восклицает один из них, отвечая друзьям, которые обвинили его в излишнем благодушии по отношению к христианам.— Вы что, хотите, чтобы я объяснял Парменида своей кухарке?» При всей своей благорасположенности они сохраняют дистанцию. Они не желают самим себе веры, которая уравняла бы их со всеми убогими, над которыми они поднялись с помощью своей эстетической культуры, способности к рассуждению и углублению в собственный внутренний мир. Эти «аристократы» не представляют себе, как можно смешаться со стадом. Церковь, по их мнению, ведет людей слишком общими путями. Они охотно признают за ней искусство представлять общие истины под покровом образов, но, причисляя себя к «тем, кто знает», они отделяют себя от толпы «тех, кто верит», и претендуют на то, чтобы знать Церковь лучше, чем она сама себя знает.
