Как же соблазняемся мы о Матери нашей, вместо того чтобы любить ее! Среди наших соблазнов есть весьма жестокие, но явные; есть и скрытые, но более коварные. Они существовали всегда, и нашему времени свойствены свои особенные соблазны.
Когда Ньюмен, движимый той внутренней логикой, которая не есть логика в ее традиционном понимании, пал к ногам отца Доминика Барбери, прося о принятии в лоно Церкви, он жертвовал не просто своим положением, дорогими привычками, избранными друзьями, болезненно, но все еще нежно любимой обителью сердца, вполне уже громкой славой. Условия были еще менее выгодными. Все это происходило осенним вечером года, в самом конце понтификата Григория XVI. «Католичество, казалось, повсеместно было побеждено жизнью и имело вид еще более плачевный оттого, что за ним влачились смехотворные лохмотья былого величия». Старый преподаватель окс-фордского Ориел-колледжа не питал никаких иллюзий по поводу своего времени. «Мы не живем,— скажет он через несколько лет,— в эпоху привременной славы Церкви, когда князья преданы своим обязанностям, правительства благосклонны, а Церковь располагает обширными владениями, неограниченным досугом, знаменитыми школами, богатыми библиотеками, разумными институтами, почитаемыми святилищами. Наше время скорее похоже на первые века христианства, когда Церковь была так же очевидно смиренна в благородстве и науке, как и в богатстве Господнего наследия, когда наши ряды пополнялись преимущественно из низших слоев общества, мы были бедны и невежественны, великие мира сего и философы нас презирали и ненавидели как сборище невеж, тупиц и упрямцев; от нашего времени не сохранится памяти ни об одном святом, исполненном духа и великих идей, подобно святому Фоме Аквинскому или святому Игнатию Лойоле: самые способные из нынешних писателей, называющих себя христианами, принадлежат к еретическим школам. Несомненно, мало чем мы можем похвалиться, и слова Псалмопевца исполняются на нас: «Предали огню жилище Твое, совсем осквернили
жилище имени Твоего... Знамений наших мы не видим, нет уже пророка». В римско-католической церкви Ньюмен не находил ничего привлекательного. «Они не внушают мне симпатии,— утверждал он.— Я не жду от них многого. Присоединяясь к ним, я сам становлюсь парией. Поистине, я обращаю взор к пустыне». Он не мог еще предвидеть всех терний, которые будут язвить его на пути через эту пустыню! Но для его верной души этот переход был «необходимостью», и никогда потом он ни на минуту о нем не пожалел...
