Как же соблазняемся мы о Матери нашей, вместо того чтобы любить ее! Среди наших соблазнов есть весьма жестокие, но явные; есть и скрытые, но более коварные. Они существовали всегда, и нашему времени свойствены свои особенные соблазны.
Можно перечитать и то, о чем повествует святой Августин в восьмой книге своей Исповеди. Он передает рассказ своего друга Симплициана, который произвел на самого Августина глубокое впечатление, и оказал свое влияние в час принятия решения. Старый Викторин, о котором поведал Симплициан, был философом, «глубоким знатоком всех свободных наук». И этот человек, наставник множества знатных сенаторов, знаменитый мыслитель, увидевший воздвижение собственной статуи на Форуме, ничуть «не устыдился стать дитятей Христа Твоего... подставил шею под смиренное ярмо и укротил гордость под «позорным» Крестом». Но сделал он это лишь после долгого сопротивления, порожденного высокомерным непониманием. Пример его от этого лишь прекраснее:
«Господи, Господи! Ты, преклонивший небеса и сошедший на землю, касавшийся гор, которые дымились от Твоего прикосновения, — каким образом проник Ты в это сердце? Он читал, по словам Симплициана, Священное Писание, старательно разыскивал всякие христианские книги, углублялся в них и говорил Симплициану — не открыто, а в тайности по дружбе: «Знаешь, я уже христианин». Тот отвечал ему: «Не поверю и не причислю тебя к христианам, пока не увижу в Церкви Христовой». Викторин посмеивался: «Значит, христи-анином делают стены?» — и часто говорил, что он уже христианин, а Сймпли- циан часто отвечал ему теми своими словами, и часто повторял Викторин свою шутку о стенах. Он боялся оскорбить своих друзей, этих горделивых демоно- служителей; полагал, что с высоты их вавилонского величия, словно с кедров ливанских, которых еще не сокрушил Господь, тяжко обрушат они на него свою ненависть. После, однако, жадно читая и впитывая прочитанное, проникся он твердостью и убоялся, что «Христос отречется от него предсвятыми Ангелами», если он «убоится исповедать Его перед людьми». Он показался себе великим преступником: ему стыдно присягнуть смиренному Слову Твоему и не стыдно нечестивой службы гордым демонам, которую он справлял, уподобляясь им в гордыне! Ему опротивела ложь, его устыдила истина: неожиданно и внезапно он, как рассказывал Симплициан, говорит ему: «Пойдем в церковь: я хочу стать христианином». Тот вне себя от радости отправился с ним. Наставленный в началах веры, он вскоре объявил, что желает возродиться Крещением. Рим изумлялся, Церковь ликовала».
Если бы старый Викторин не решился сделать последний шаг и смешаться со смиренным стадом «посещающих церковь» христиан, уместно было бы вспомнить о нем как об интересном философе. Мы могли бы, возможно, восхищаться им и как мыслителем, положившим начало учению о Троице, продолженному Августином, который передал его в окончательных формулировках Западной Церкви. Можно представить себе даже,"что ему было бы по силам, не становясь членом Церкви, слагать гимны Троице: его имя все равно осталось бы среди имен воспевших Ее. Но тогда он не приобрел бы лучшего звания. Он бы не заслужил права называться именем, звучащим, по правде говоря, весьма заурядно и для многих невыразительно, но тем более прекрасным, когда понимаешь его действительное значение: он не был бы христианином.
