Как же соблазняемся мы о Матери нашей, вместо того чтобы любить ее! Среди наших соблазнов есть весьма жестокие, но явные; есть и скрытые, но более коварные. Они существовали всегда, и нашему времени свойствены свои особенные соблазны.
В идеях Иустина, Климента Александрийского или их современных продолжателей он не желает видеть ничего, кроме «уступок апологетов, жертвующих точностью догмы в угоду тем, кого они хотят обратить». Татиан, Ерма — вот что ему нравится! Их путь в его глазах — единственно возможный для христианина. «Церковь,— заявляет он,— неотделима от своего прошлого... Религия — единое целое, ее нельзя расчленить. Рассуждая о ней, делаешься атеистом». Его принцип — «все или ничего»,— но с условием, что во «все» он вкладывает свой, отличный от мнения Церкви смысл. Это относится к Ренану, сводящему значение католического вероисповедания in aeternum к подлинности Книги Даниила или другим подобным вопросам. Какое же счастье для безбожника слышать слова одобрения от самих членов «бедной старой Церкви»! Сколько вреда может против воли принести такая ложная бескомпромиссность!
Пусть это послужит нам поводом еще раз усомниться в самих себе. Будем же избегать одной из форм смирения — той, что ближе всего к гордыне. Убоимся же святотатственной самонадеянности и прислушаемся к призыву святого Августина, адресованному его соратникам в борьбе с ересью донатистов: «Sine superbia de veritate praesumite» (Без гордыни предполагайте об истине). Будем помнить, что наше знание всегда лишь частично и что в этой жизни мы видим Божественную Истину «как бы сквозь тусклое стекло, гадательно». Наконец, подобно Ньюмену, вместо того, чтобы устраиваться в Церкви, как в своем собственном имении, вместо того, чтобы так или иначе приспосабливать ее к самим себе, постараемся достичь обратного — отказавшись от торжества личностного начала, приспособить себя к Церкви.
